Западный Кавказ
В.Гнеушев, А.Попутько
Тайна Марухского ледника

 
Путь по сайту: Западный Кавказ // Книги // Тайна Марухского ледника // Четверо из одного села
Масса полезной информации: КТМЗ - туристский клуб >> Туристская библиотека   Описания и регионы   Водная Энциклопедия   Песни   Карты  Отчеты о походах   Школа туристской подготовки-набор круглый год!

ЧЕТВЕРО ИЗ ОДНОГО СЕЛА

Мы приехали в Николаевскую область, чтобы найти Василия Егоровича Миронова, участника марухских боев, и поговорить с ним. Ведь он остался единственным живым свидетелем последних дней человека, чей комсомольский билет № 14Р96295 нашли на Марухском леднике. В одном из материалов, опубликованных в “Комсомольской правде”, говорилось об этом билете, и даже была помещена рядом фотография размытого временем и ледниковой сыростью комсомольского билета тогда еще неизвестного воина. Экспертизе удалось лишь частично расшифровать записи в билете: “Коп... Петр...” И номер билета: “№ 14?96295”.

Одним из первых откликнулся тогда Василий Егорович Он написал, что, возможно, это билет его земляка и друга, командира отделения взвода пешей разведки 810-го стрелкового полка Коптева Петра Кирилловича. Мы тогда сочли это предположение настолько же вероятным, насколько были вероятными предположения на этот счет и других откликнувшихся участников событий, например, бывшего командира 2-й минроты отдельного минометного батальона 155-й отдельной стрелковой бригады Василькова Геннадия Васильевича. Говоря по совести, мы даже в какой-то мере отдавали предпочтение мнению Василькова — ведь он был командиром, следовательно, лучше и больше знал людей. Геннадий Васильевич писал, что, видимо, билет принадлежал сержанту Кононенко (или Коновченко) или старшему сержанту Константинову.

И вот из центрального архива Министерства обороны нам сообщили, что в книге учета комсомольских документов найдена запись: “...Коптев Петр Кириллович, 810 сп, комсомольский билет № 14496295”. Теперь сомнений быть не могло: погибший воин, найденный на леднике и захороненный вместе с другими своими товарищами в станице Зеленчукской, и есть тот самый командир отделения, о котором нам писал Василий Егорович Миронов. Мы сразу написали ему письмо, в котором просили как можно подробнее рассказать о Коптеве, о себе, о товарищах, с кем рядом ему довелось сражаться. Просили также сообщить и о том, как он живет сегодня, какая у него семья и живы ли кто-нибудь из родных Петра Коптева.

Переписка наша с Василием Егоровичем длилась почти год — она продолжается и теперь, после нашей встречи — и в результате ее мы прежде всего еще заочно стали друзьями, потому что невозможно было не подружиться с этим человеком, который с такой болью, мужеством и нежностью вспоминал о погибших друзьях. Чувствовалось, что он не только в те дни был верным и надежным товарищем, но и сейчас сохранил эту верность погибшим.

От него мы многое узнали не только о Петре Коптеве, но и вообще про обстановку первых недель обороны перевала до того времени, пока Василий Егорович не был ранен и отправлен в госпиталь.

“...Поймите мои чувства,— писал он в одном из писем,— когда спустя двадцать лет после гибели моих товарищей — братьев по оружию — я снова могу послужить им, хотя бы воспоминаниями о них. Вы сами видели тот маленький участок льда и камня, на котором был проявлен поистине массовый героизм наших бойцов и командиров. Все защитники Марухского перевала знали, что за нами не только черноморские пляжи, но прежде всего нефть Баку — живительная сила, без которой нельзя было думать о скорой победе над фашизмом. В те тяжелые месяцы, умирая от ран и холода, мы верили в нашу победу и потому стояли насмерть... То, что я расскажу вам о моих товарищах, это тоже не все о них, а лишь те случаи, которые невозможно забыть...”

Василий Егорович рассказывал дальше, что ему и нескольким его односельчанам — все они были из села Казанки Ново-Бугского района Николаевской области — “повезло”, как он говорит. На станции Гурджаани, в Кахстии, когда их, новобранцев, распределяли по полкам, ротам и взводам, Михаил Послушняк — в дальнейшем о нем будет идти речь — “пронюхал, где записывают в разведку”, записался сам и записал туда же еще троих своих односельчан. Таким образом, четверо казанковских ребят попали в один взвод разведки 810-го полка.

Жарким сентябрьским днем мы приехали на Николаевщину. Сначала автобусом до Нового Буга, а оттуда на грузовом такси мы добрались до этого села. Такси было набито людьми, и, наверное, от инструктора райкома все узнали о причине, заставившей незнакомых им людей ехать сюда. Фамилии погибших на леднике им были хорошо знакомы, как и сами погибшие — тут ехали бывшие их товарищи или знакомые и даже их учительница. Уже в пути выяснилось, в какой школе учился Петя Коптев, а в какой — Миша Послушняк и Иван Баранчук. И все слышалось:

— Подумать только! Вот, значит, где они погибли! А до сих пор без вести пропавшими числились...

Мимо машин проплывали широкие поля с ложбинами, поросшими кукурузой и подсолнечником, и с пригорками, по которым желтело жнивье. Села с ровными порядками белых хат под черепицей, сменялись длинными и густыми лесополосами — типичная картина степной части Украины.

Вскоре машина запрыгала на неровной брусчатке центральной улицы села Казанки. Мы разминулись с Василием Егоровичем, который пошел встречать нас к почте. Прошли по пыльной и тихой улице мимо бывшего правления колхоза, где на скамеечках по привычке все еще собираются для неторопливых перекуров мужчины, через невысокую плотину, ограждающую довольно обширный пруд, и вышли прямо к дому Миронова.

Хозяйка встретила нас немножко тревожно и радостно, проводила в уютную и чистенькую горенку,

— Присаживайтесь,— сказала она,— сейчас Егорович придет с дочерями. А я, извините, выйду по хозяйству...

Василий Егорович пришел через несколько минут. Мы встретились и обнялись, как братья.

Вот его рассказ, во время которого Василий Егорович то отрывочно вспоминал о боях, то вдруг начинал показывать старые фотографии, письма.

...Пройдя перевал, полк спустился на ледник. Отсюда уже было видно, где находились немцы. Они изредка постреливали, но безо всякого урона для наших подразделений. Взвод разведки шел впереди, растянувшись гуськом. Шли вдоль верхней кромки ледника, и во время марша по леднику подразделения держались так близко друг от друга, что бойцы взвода разведки и первого батальона перемещались. Командир полка майор Смирнов шел с разведчиками, и Миронов слышал, как он отдал приказание на хребет выйти с ходу и атаковать немцев левым флангом. Для этого бойцам надо было спуститься по леднику вниз, пройти нейтральную зону — небольшую седловину — и подняться круто вверх, на хребет.

Чем ближе бойцы подходили к хребту, тем сильнее и прицельное был огонь немцев. Падали первые убитые, стонали раненые. У седловины подразделения начали накапливаться для атаки.

— Мы не знали, кто именно погиб в седловине. Говорили только, что командир роты и какой-то боец из разведки. Когда слух этот дошел до Коптева, он быстро проверил отделение, а потом пополз к седловине. Навстречу ему ползли легкораненые; санитары тащили тяжелых. Но в самую седловину никто не решался спуститься. Однако Коптев пополз туда и через некоторое время вытащил поочередно изрешеченные пулями тела командира роты и бойца своего отделения Ивана Баранчука. Так ребята из села Казанки потеряли первого своего земляка, одного из самых бесстрашных бойцов взвода. Во взводе знали его как молчаливого и выносливого человека. Любое задание или поручение он выполнял во что бы то ни стало. Его любимой поговоркой были слова: “Если надо—значит, надо...”

Коптев после этого боя говорил отделению:

— Отваге и мужеству нам надо учиться у Баранчука. Мы должны отомстить за него и других товарищей. Родные наши, возможно, уже считают нас погибшими, но не трусами и изменниками, а героями. И если нам действительно придется тут погибнуть, то только так, как считают наши отцы...

В первые дни боев командование полка поставило перед взводом разведки задачу: во что бы то ни стало раздобыть необходимые сведения о противнике и достать “языка”. Командир отряда Якунин спросил желающих на это опасное дело, но так как добровольцев было больше чем достаточно, он отобрал троих: Валентина Авдеева, Петра Коптева и Василия Миронова. Еще очень просился Михаил Послушняк, говоря, что если берут Миронова, то почему оставляют его. Ведь они с Мироновым в детстве всегда играли только разведчиков. Командир отряда Якунин улыбнулся:

— Я очень доволен вами, товарищи разведчики. Знаю я вас мало, но вижу, что воевать с вами можно. Но в эту разведку, товарищ Послушняк, идти приказано мне лично. Вы же примите от нас документы и останетесь за меня...

Перед выходом разведчики весь день рассматривали местность, по которой им придется идти в темноте. Сдав свою снайперскую винтовку, Миронов взял более легкую, самозарядную. У командира взвода и Коптева были автоматы. Едва стемнело, начали спускаться в седловину. Дул сильный, сырой и холодный ветер. Однако ночь была не особенно темной, и это помогало движению.

По условиям местности, на которой не очень-то развернешься, боковых дозоров не было. Шли цепочкой, причем командир взвода и Коптев были в ядре. Авдеев замыкал движение, а Миронов шел первым. Им пришлось делать большой крюк, и лишь во второй половине ночи они проникли к немцам в тыл. В полной тишине двигались под высокой скалой хребта, на котором находились немцы. Вскоре Миронов подал сигнал остановиться. Потом передал шепотом, что можно начинать подъем на хребет. Через несколько сот метров пути по очень узкому карнизу, прилепившемуся к отвесной стене, увидели, что карниз начал расширяться. Разведчики были настороже.

И тем не менее Миронов чуть было но прошел мимо немца, мирно спавшего в каменной нише. Вернувшись на два шага назад, он прислонил штык своей винтовки к груди немца, подумав при этом, что, возможно, он мертвый, и тихо, но резко сказал:

— Хенде хох!

Но немец и не думал поднимать руки. Словно дикий зверь, он бросился на разведчика, мгновенно отклонив штык. О своем оружии он забыл или думал, что обезоружен. Сцепившись, они покатились по откосу прямо к пропасти. Чудом надо считать, что немец не закричал — тогда бы все пропало.

Переваливаясь друг через друга, они все ближе подкатывались к пропасти. На самом ее краю их задержал маленький выступ, но Миронов оказался внизу, и немец начал его душить, одновременно стараясь стукнуть головой о камни, когда разведчик старался приподнять ее, напрягаясь для последней схватки.

И вот тут подоспела помощь. Миронов услышал глухой удар, потом еще один. Рука немца ослабла, и он протяжно застонал. Это Коптев, рискуя сорваться в пропасть, просто скользнул сверху вниз по откосу на выручку. А когда Миронов поднялся, он еще раз ударил немца, прошептав при этом: “Это я ему по-морскому...” Коптев никогда не был моряком, хотя всегда мечтал об этом. Поэтому часто он любил повторять какие-нибудь “морские” слова, и уж, конечно, все, что он делал, было “по-морскому”.

Оглушенный немец хрипел у них под ногами. Миронов также шепотом спросил;

— Ты его случайно не кинжалом?

Но Коптев только покачал головой. Потом, затыкая немцу рот заранее приготовленной солдатской портянкой, сказал:

— Бери его за ноги, потащили. Когда отойдет — сам расскажет...

Немцы все же что-то почуяли. Они подняли шумную, но беспорядочную и неприцельную стрельбу. Вблизи разорвалась граната, потом другая. Надо было спешить, и разведчики ускорили шаг.

Когда Миронов и Коптев дотащили немца до места, где их ожидали товарищи, Якунин спросил Коптева буквально словами Миронова:

— Ты его случайно не кинжалом?

— Нет, товарищ командир,— весело ответил Коптев,— я его прикладом по босой голове.

— Ну-ну,— сказал командир, а Миронов улыбнулся. Он вспомнил, как объяснял недавно другу, что для снайпеpa босая, то есть без каски голова противника, как подарок судьбы.

Дальше шло все более или менее гладко, пока немец не пришел в себя. Он сразу же попытался вырваться и бежать, а когда это не удалось, улучил момент и чуть не бросился в пропасть, увлекая за собой и разведчиков. А ведь дальше еще труднее будет, когда начнется узкий карниз.

— Что будем делать с этим идиотом?— зло прошептал Авдеев.

— Я считаю, надо выдавить из него сейчас, что следует, а потом пусть бросается, черт с ним.

— Сейчас он все равно ничего не скажет, — сказал Коптев, — только время потеряем.

— А что предлагаешь ты? — спросил командир. Ночь стала еще темнее, начинался дождь со снегом, разведчики нетерпеливо застыли на мокрой и скользкой тропе,

— Есть один морской выход, — сказал, помолчав, Коптев. — Снова оглушить его и в таком виде доставить.

— Ну что ж,— сказал командир, — идея хорошая и, пожалуй, единственно реальная в нашем положении...

Немец был очень тяжелым. Разведчики это поняли через какую-нибудь сотню метров. Часто менялись, потому что несли по двое — иначе не позволяла тропа. Уже в расположении полка облегченно вздохнули, но тут подоспела новая беда: немец никак но мог прийти в чувство. Несколько раз Якунин ходил на КП и на немой вопрос майора слегка разводил руками, дескать, бог знает, что с ним случилось. Майор полусердито выговаривал:

— Тоже мне, разведчики! Нашли дохлого немца и хотят, чтоб он им секреты выкладывал!..

Наконец уже утром он получил радостное известие: “язык” пришел в себя. Коптев во взводе шутил:

— Стоит нам сейчас показаться, он снова потеряет сознание...

...Между хребтом, на котором находились немцы, и ледником была небольшая каменная гряда. Среди этих камней находилось два отделения стрелков, занимавших оборону. Дело в том, что немцы тоже стремились овладеть грядой: с нее они расстреливали наших раненых, которые шли по леднику на перевал. Вот и в этот раз немцы стали накапливаться с другой стороны гряды, и вскоре тут завязался бой. Но раненые имели теперь возможность уходить по ночам целыми партиями, не опасаясь, что не дойдут в тыл. Для самих же стрелков создавалась угроза окружения.

Командование батальона решило подкрепить стрелков разведчиками. В пути командир взвода был ранен, и командование группой принял Михаил Послушняк. Он привел разведчиков к гряде, и те увидели, что в живых остались четыре стрелка, да и те были ранены, хотя не прекращали боя. Их отправили в тыл.

Два десятка разведчиков, во главе с Послушняком, несколько часов сражались с фашистами и слегка удивлялись, когда выпадало время для размышлений, что враг словно и не убывает.

Рассматривая противоположную каменную стену в оптический прицел, Миронов заметил, что на ней что-то болтается. Присмотревшись внимательно, он понял, что немцы, не имевшие иного доступа к гряде, спускали своих солдат но канату. Их трудно было заметить, потому что они были в маскировочных халатах.

— Ага, фрицы, — сам себе сказал Миронов, — теперь будет порядок!

Рассматривая теперь внимательно стену хребта, он даже без оптики легко обнаруживал опускавшихся немцев и начинал стрелять в тот момент, когда те были ближе к подножию, чем к вершине. Было видно, кто из них оставался невредим, а кто убит или ранен: первые старались поскорее опуститься, а вторых немцы поднимали обратно.

Это продолжалось долго. Чтобы проверить, не опускают ли немцы своих солдат по ночам, несколько наших бойцов устроили засаду под стеной, когда едва стемнело. Они просидели до рассвета и выяснили, что не опускают. Миронов из своей снайперской винтовки продолжал уничтожать тех, кого опускали днем, а другие разведчики все время теснили засевших в камнях, пока однажды ночью не окружили окончательно п не забросали их гранатами.

Разведчики при этом тоже понесли потери. Смертельно ранен был и Михаил Послушняк: одна пуля вошла в правую сторону груди и застряла в позвоночнике, вторая пробила грудь в середине и вышла через левую лопатку, Он все время еще продолжал говорить:

— Не давайте им уйти, не отпускайте их далеко от себя...

После боя разведчики собрали раненых и вернулись на середину гряды. К утру Михаил скончался…

Командование остатками взвода принял Коптев. Бойцам он сказал:

— Нас, товарищи, осталось всего одна жменя, но мы должны выполнить приказ командира полка и не отдать немцам эту гряду...

Наутро под прикрытием минометов снова начали спускаться немцы, причем теперь не на одном-двух канатах, а на семи-восьми. Бойцы стреляли их на стене, считали, сколько поднималось обратно, но тем удалось вновь просочиться в камни, и бой разгорелся с еще большим упорством, чем прежде. Все разве ощущалась разница в огневой мощи и живой силе: фашисты получали непрерывное пополнение.

В тот день был ранен в руку Миронов. Пуля пробила мякоть и сильно повредила локтевой сустав. Первые два дня после этого он еще стрелял левой рукой, а на третий правая посинела, распухла, и боль стала мучительной. Коптеву ребята доложили об этом, и он подполз к Миронову. Посмотрел руку, увидел, что самого Миронова сильно температурит, сказал:

— Ну что ж, придется нам с тобой расстаться. Ты уже, брат, отвоевался.

— Я никуда отсюда не уйду.

— Нет, брат, с твоей рукой ты нам не помощник. Не надо сухари портить, их у нас и без того мало...

Вечером, едва начало темнеть, он снова, уже в полный рост, подошел, сказал:

— Ну, поднимайся, давай будем прощаться, чи шо. Да поторопись, чтобы партия раненых не ушла.

Миронов поднялся, они обнялись и поцеловались. Коптев сказал:

— Жалко с тобой расставаться.

Подошли бойцы взвода — все, кто остались в живых, человек восемь или девять. Попрощались и вновь разошлись по своим местам. Коптев и Миронов отошли чуть в сторону, остановились и с минуту стояли молча, пока не откатился от горла клубок, мешавший говорить.

— Иди, — сказал Коптев, — останешься жив — расскажи нашим, как дело было. Миронов все стоял.

— Иди, иди, — сказал Коптев.

Миронов сказал: “Прощай, друг”, — повернулся и пошел. Через несколько шагов остановился. Коптев все еще стоял и словно хотел рвануться вслед или что-то сказать.

— Ты хочешь что-то сказать? — спросил Миронов своего друга.

Не спеша ступая по камням, Коптев подошел, смущенно сказал:

— Не надо, может, тебе говорить это было, ну да теперь уж все равно. Видимо, все мы тут останемся... А я сильно любил одну девушку. Ты ее знаешь.

Миронов назвал фамилию.

— Да, — сказал Коптев, — но она ничего об этом не знает, понимаешь? Так вот... Если мне придется тут погибнуть, пусть она об этом узнает, как сильно я ее любил... Ну, иди теперь. Давай еще раз руку, прощай.

— До свиданья, — сказал Миронов, — желаю быть живым.

Повернулся и пошел вверх по леднику, откуда слабый в этот час ветер доносил холодное дыхание вершин и едва различимый шорох человеческих шагов: это группа раненных за день готовилась к отправке на перевал. Раненые толпились возле санчасти, пока Миронову перевязывали руку. Отбирая винтовку, сержант заметил, что она без мушки: несколько дней назад ее сбил немецкий снайпер. Собственно, именно она спасла Миронову жизнь.

— Оттуда? — спросил сержант, кивнув головой в сторону гряды.

— Ага, — сказал Миронов,— оттуда.

— Повезло тебе, парень, — криво усмехнувшись, сказал сержант, — живой будешь. А те, что остались...

И сержант выразительно чиркнул себя по горлу.

— Ты чего каркаешь, чего каркаешь? — обозлился Миронов. Мучительно болевшая рука, длительное голодание и холод измотали его нервы, и потому он не смог сдержать раздражения, смотрел на сержанта почти с ненавистью. Сержант, видимо, понял его состояние и решил объяснить.

— Приказ есть, — сказал он, — полку отходить на перепал. А друзья твои прикрывать будут. Понял теперь?

“...Ну да уж теперь все равно, — вспомнил Миронов. — Видимо, все мы тут останемся...”

— Значит, он знал уже, — почти прошептал Миронов.

— Что? — спросил сержант.

— Знал, говорю, он уже, — громче сказал Миронов и, повернувшись, долго смотрел в темноту, туда, где пока что не было слышно выстрелов, но где все были настороже, готовые к последней схватке. Сержант ничего больше не спрашивал, молча стоял рядом, тоже невольно вглядываясь в темноту.

Потом они пошли, целясь шаг в шаг — капитан, раненный тоже в руку, девушка-медсестра, раненая, человек десять бойцов. Это было в сентябре, точную дату Миронов вспомнить сейчас не мог. Через несколько дней он был в госпитале. Там он пролежал шесть месяцев и ничего больше не слышал о Петре Коптеве.

— ...Когда я вернулся домой, — рассказывал нам Василий Егорович,— я вспомнил поручение Петра, но выполнил его не сразу. Вера вышла замуж. Вскоре мужа призвали в армию и в том же, 1944 году он погиб. Вера с дочуркой жила у матери. Отец ее уходил еще вместе с нами и не вернулся. Вера работала в колхозе.

Она была и впрямь на редкость красивой. Впервые после прибытия я увидел ее на колхозном поле. Она вместе с другими женщинами косила сухую траву и потом сжигала ее, очищала поле. У меня тоже было много работы, и встретились мы с ней только вечером. Я выполнил поручение Петра и все рассказал ей.

Вскоре она вышла замуж за Андрея — старшего брата Петра, который до войны и в войну служил на Черноморском флоте. Живут они хорошо, я считаю, что она счастлива за братом Петра. Вот какая миссия выпала мне в жизни Коптевых.

Василий Егорович рассказал еще об одном бойце из взвода разведки, Валентине Авдееве, “добровольном замполите взвода”. Призвали его на службу в Баку, где он работал на нефтепромыслах в Мардакьянском районе пли в самом Мардакьяне.

— Мне кажется,— говорил Василий Егорович,— что если не вспомнить сейчас о нем, это равносильно, что он не жил на свете, а этот человек был богат душой.

В нашем многонациональном взводе Авдеев всегда искал и находил материал для воспитания дружбы и братства между бойцами...

Авдеев много и увлекательно рассказывал о комсомоле — это было еще в Сухуми, во время учений,— поэтому почти все молодые ребята полка пошли на фронт комсомольцами. Коптев тоже стал членом Коммунистического Союза Молодежи благодаря Авдееву. Коптев любил повторять слова Валентина о том, что не только комсомольский билет должен храниться у сердца, но и само сердце должно стать комсомольским билетом.

По словам Василия Егоровича, он был “крупным детиной” и вынес из-под огня немало наших раненых. Ребята из взвода разведки называли его “слезливой мамкой” — так бережно и внимательно относился он к товарищам, многих раненых перевязывал в боях. Вскоре тяжело ранили и самого Авдеева.

Это произошло в дни, когда шли бои за каменную гряду и немцы поливали наших бойцов свинцовым пламенем из автоматов и минометов. У каждого бойца была своя каменная ячейка. Авдеев, чтобы выбрать наиболее выгодную позицию для поражения врага, передвинулся метров на сто—сто пятьдесят в сторону от нашего левого фланга. Однажды разведчики заметили, что он стал стрелять все реже, а потом и совсем перестал.

Решили, что он ранен или убит. Но вражеский огонь был, как назло, так сосредоточен, что пробраться к ячейке товарища долго не могли. Лишь ночью боец Королев нашел его, вернулся и доложил, что Авдеев тяжело ранен в живот. Снова пошли к нему, на этот раз вдвоем — Королев и Миронов, и принесли Авдеева в санчасть. Он всю дорогу просил не тревожить его и еще просил: “Добейте меня, братцы...” На исходе вторых суток после ранения он скончался...

— ...А историю деревянных ложек я знаю,— говорит Василий Егорович. — Из дому мы, конечно, брали ложки другие, но в пути к призывному пункту потерялся наш ездовой вместе с бричкой и вещмешками. Мы, правда, не горевали о вещах, но когда уже прибыли на станцию Телави и нам впервые дали поесть горячего, а ложек не дали — приспособились. Там же возле кухни мы их и вырезали из дерева. Многие так делали. И чачмахом, то есть кремниевым огнем обзавелись. Чачмах тогда был в моде.

Чуть не забыл главное о Коптеве. Он был запевалой, очень любил песни “Якорь поднят, вымпел алый...”, “Тачанка”, “Хмелю, мни хмелю...”, “Ой, дубе, мий дубе...” и другие...

И снова Василий Егорович рассказывал о других товарищах, с кем воевал или встречался на трудных дорогах войны, о том, как живет теперь на пенсии. Память о друзьях, погибших на леднике, не дает ему покоя до сих пор, иногда эта боль бывает очень острой.

— ...На леднике я был ранен. После того я снова участвовал в боях, снова был тяжело ранен, долго лежал в госпиталях. Прибыл домой в 1945 году инвалидом Великой Отечественной войны второй группы. Эта группа у меня и сейчас, только чувствую я себя неважно.

Однако жизнь перебивает горечь мыслей довольно скоро и тогда Василий Егорович с юмором заключает:

— ...Когда писал вам письмо, мои дети — две дочки — одна учится в девятом классе, а другая во втором — смеялись, говоря, когда ты закончишь и закроешь свою канцелярию?

Очень был рад Василий Егорович, когда получил от нас газету с очерком о том, как жители станицы Зеленчукской и города Черкесска встретились с героями Марухского перевала. В