Все южные черноморские кавказские города, как обсыпанный сахаром душистый вязкий рахат-лукум, быстро надоедают.
Приехав с севера, день — два, не больше, чувствуешь себя превосходно. Солнце, горы, море, тропическая природа опьяняют. Это настроение еще усиливают кахетинское и туземное. И не пробуйте отказываться: вы на Кавказе.
Проходят дни, все то же: декоративная зелень, посеребренные луной волны, одни и те же праздничные толпы на набережной. Выстроившиеся в ряд продавцы воды, с бочонками в зелени за спиной, щелкающие гранеными кружками, как кастаньетами: “Суук-Су, Суук-Су! Холодный, чистый вода!”. “Казино” в восточном духе, стоны зурны, шашлык.
В Сухуме, на набережной, в один из первых вечеров, любуясь экзотическими опахалами финиковых пальм, эффектно освещенными электрическими лампочками, лунной тропой в море над затонувшим, некогда пышным греческим городом Диоскурией, я невольно сказала своему спутнику, местному поэту.
— Счастливый; постоянно живете среди этакой красоты.
— А вы могли бы, — сказал он, — проводить день и ночь, месяцы, годы в былых времен “Стрельне”? Здесь та же “Стрельна”. Летом и зимой — вечно видишь одну и ту же зеленую декорацию.
Приезжие и курортные видят и знают только Абхазию - “Стрельну”, вечно зеленую, феерическую, праздничную, Абхазию, которую можно видеть с автомобиля.
Быстро мчит мотор, покачивая и подбрасывая, создавая особое возбуждающее впечатление полета. В лицо дышит ароматный зной. Навстречу бегут выстроившиеся вдоль шоссе чопорные, строгие, словно католические монахи, перебирающие четками и слушающие проповедь, почти черные капарисы, голые, напоминающие воинов-индусов, эквалиптусы, грезящие на яву, как сомнамбулы, чинары. С одной стороны — яркая синева моря и неба, с другой—не менее яркая зелень Абхазских гор, за которыми высятся мраморные вершины главного хребта.
Белые сухумские дачи утопают в зеленой пене садов—кипарисов, пальм, акаций. По мохнатым стволам взбираются голубые мышки — гроздья глициний.
Оставив автомобиль, бродите, как во сне, среди пальм, бананов, лавровишен, уродливых, гигантских кактусов, похожих на зеленые спруты, австралийских араукариев и других чудовищ, словно порожденных извращенной фантазией, охраняющих изящные, пунцовые мелкие японские розы, камелии, азалии.
Потом, опьянев от воздуха, солнца и цветов, в прохладной бывшей монастырской трапезной, расписанной картинами страшного суда, за длинным “апостольским” столом пробуется сладкое монастырское вино, а великан-эконом, пряча лукавые, скоромные глаза, рассказывает вам о прошлом монастырском быте, о монашеских “подвигах”.
Курорты, монастыри, сады — это не Абхазия. Провести сезон в Сухуме или Гаграх не значит быть в Абхазии. Абхазов тут почти нет. Вы встречаете тех же москвичей и ленинградцев, отдыхающих работников.
Подлинная, цельная, самобытная Абхазия вдали от лазоревого побережья, его лжекультуры, в глубине гор, главным образом по реке Бзыби.
Трогательна история небольшого народа абхазцев, населяющих один из самых прекрасных уголков в мире; история, полная слез, страданий и подвигов.
Царское правительство долго боролось с непокорными абхазцами и проявило в отношении их исключительную жестокость. Для абхазского “виновного” населения было создано особое военно-народное управление, т.е. управляла и расправлялась военщина. Абхазам было запрещено селиться близ морского побережья, а также в нагорной полосе, чтобы они не могли иметь сообщения с Турцией и северо-кавказскими горцами.
Все лучшие земли горной полосы побережья были розданы сиятельствам, генералам, священникам или переселенцам-грекам, мингрельцам. Абхазы частью были истреблены; другие вынуждены были переселиться в Турцию.
После Советизации многие из абхазов, эмигрировавших в Турцию и взявших с собою в мешочке, надетом на шею, горсть родной земли, вернулись обратно.
В одном селении вернувшийся после революции из эмиграции старик-абхаз, ему лет сто, водил меня к дорогим ему могилам, к липе, посаженной его отцом, плакал и радовался, что все это ему пришлось увидеть, что его кости будут покоиться в земле его отцов.
Советская власть дала абхазам независимость, которую они всегда героически отстаивали. В Сухуме только в приемной предсовнаркома можно получить представление о крестьянской самобытной Абхазии. К тов. Лакобе, или как его попросту крестьяне называют в глаза и за глаза, к Нестору, идут со всяким делом, минуя все инстанции, в уверенности, что он выслушает и рассудит. Предсовнаркома Абхазии т. Лакоба пользуется любовью крестьян и всего населения. Тов. Зиновьев, когда был в Абхазии, пошутил, что Абхазию следовало бы переименовать в Лакобистан.
Маленького роста с трубкой у уха, Нестор Лакоба всегда оказывался победителем в турнирах с меньшевиками. На всех с'ездах, конференциях в нужный момент, когда надо было отстаивать интересы Абхазии, раздавался его тонкий, пронзительный голос:
— Товарищи, от имени трудовой Абхазии... Во время предвыборной кампании в учредительное собрание в Сухум приехали меньшевистские лидеры, агитаторы. Об'явили собрание в городском театре. Лакоба от имени небольшой тогда большевистской группы требовал, чтобы ему дали высказаться. Ему не давали говорить. Лакоба горячился, кричал:
— Я требую, чтобы голос Абхазии был выслушан.
Но “голосу Абхазии” предложили замолчать и покинуть театр. Тогда Лакоба прыгнул на сцену и... выхватил кинжал. В ярусах театра тоже засверкали кинжалы. Там был брат Нестора, Миша Лакоба, и другие товарищи.
Эффект получился поразительный. Меньшевистские лидеры покинули эстраду. Театр в одно мгновение опустел. Остались только сочувствующие Лакобе, который сел на председательское место и об'явил собрание открытым...
Во главе абхазского правительства стоят абхазы, местные люди. Многие из них получили начальное образование в школе Афонского монастыря. Монастырская школа дала много революционеров.
Помню, в Новом Афоне, в вышневом саду, предабуика и драматурга Чанба, вероятно вспомнив, как учеником таскал у монахов фрукты, влез на вишневое дерево. Сидевший со мною в тени пожилой монах в широкополой соломенной шляпе, в белой рабочей полотняной рубахе и штанах, не гармонировавших с его длинной косой, посматривая вверх на Чанбу, полушутливо говорил:
— Учил я его грамоте, не думая тогда, что из него на мою голову выйдет большевик-безбожник.
Интеллигенции в Абхазии мало. Получивших университетское образование абхазов можно по пальцам перечесть. Учитель Симон Басария, автор книги об Абхазии, живший долго в Турции, рассказывал мне много интересного о турецкой эмиграции, о выходцах с Кавказа во времена царизма.
Он утверждает даже, что одряхлевшая Турция давно сошла бы со сцены, если бы в нее не влилась эта живая сила абхазской эмиграции. Во главе кемалийского движения в Турции стояли абхазы или черкесы. Многие полководцы турецкой армии — абхазы или черкесы. Такие имена, как, например, маршал Фуад-паша, знаменитый генерал-кавалерист Ахмет-Абук-паша, Назим-паша, Басарь, командовавший турецкой армией в Балканскую войну, и десятки, сотни полководцев — с Абхазского побережья. Немало также в Турции гражданских деятелей, ученых из абхазов: профессор Азиз-бей Мкерина, профессор Мустабей Бутба и др.
По переселении в Турцию абхазы созвали свой парламент, “меджилис”, члены которого были Абдул-Гамидом частью казнены, частью сосланы в триполитанскую пустынь. Черкесский меджилис вновь был открыт после турецкой революции. Ассимилировавшиеся в Турции абхазы все же не забывают родины. Их села в Турции носят абхазские названия.
...Среди интернационального населения Абхазии в Кодорском районе, в селении Адзюбиса, живет несколько семейств негров. Когда-то их продали в рабство абхазским князьям. Негры давно ассимилировались, породнились с абхазами, считают себя коренным населением. Они очень трудолюбивы, честны, горды по-абхазски.
Принц Ольденбургский, владелец Гагр, много раз соблазнял их жалованьем, лакомыми блюдами со своего стола, богатой одеждой, но они не пошли к нему служить, украшать своими черными фигурами его покои.
Я видела на скачках этих негров, джигитующих, как истые абхазы.
Мы приехали в селение Адзюбиса. Негритянский дом с виду ничем не отличается от абхазского. Во дворе нас никто не встретил (по неведению, мы сделали бестактность, взяли проводником бывшего дворянина, предки которого купили негров).
Мы заглянули в летний, плетеный из веток шалаш, в котором увидели больную, раскидавшуюся в жару, негритянку; возле нее сидела маленькая девочка и пальмовой веткой отгоняла мух. На стене висела гитара, — негры хорошо играют на этом инструменте.
Постояв у больной, мы снова вышли во двор, удивляясь, что нас никто, вопреки абхазскому обычаю, не приветствует. Наконец, черный хозяин, немножко напоминающий Дядю Тома, все же вышел к нам, а на балкон высыпали женщины с детьми. Многие из детей светлее родителей — смешанная кровь.
Я попросила переводчика об'яснить цель нашего посещения и задала несколько обычных вопросов: откуда они, как им живется.
Негр стоял молча, опустив глаза. За него стала что-то горячо, вызывающе говорить его мать, — черная, с красными вывороченными губами старая негритянка.
Переводчик был очень смущен и не сразу согласился перевести мне, что она сказала.
А сказала старая негритянка следующее:
— Ты, мой сын, не умеешь ответить этой женщине, как надо. Она спрашивает, как мы сюда попали, а ты спроси у нее, как попали сюда русские.