ПО УЩЕЛЬЮ ЛЕТЯТ САМОЛЕТЫ

Война, даже такая локальная, как на перевалах Кавказа, требует взаимодействия различных родов войск. Тяжелая артиллерия и танки, конечно, не могли появиться на хребтах, но авиация там действовала и, можно с полной уверенностью сказать, что без нее защита перевалов была во много раз трудней. Многие бывшие бойцы и командиры, когда мы с ними разговаривали о прошлом, необычайно тепло, можно сказать, даже с нежностью, рассказывали нам о подвигах летчиков. И не удивительно. Ведь там, в горах, в то время были возможны лишь два способа перевозок грузов и людей — ишаки и самолеты. Древнейший и современнейший. Но древнейший транспорт, отлично послуживший войскам в первый период обороны, полностью вышел из строя, когда начались снегопады и метели. По толстому слою снега ишак пройти не мог. И тогда взгляды людей потянулись к небу.

Знали мы о трудной и опасной работе летчиков уже немало, а кого-нибудь из них все не могли разыскать, даже фамилий не слышали, пока не встретились с пятигорчанином Евгением Тарасенко. Прочитав первое издание книги “Тайна Марухского ледника”, он, летчик тех дней, участник описываемых в книге событий, и сам заинтересовался, — кто из товарищей его остался в живых, что делают они сейчас и где живут. Он решил, что героические дела “воздушных извозчиков” достойны того, чтобы о них вспомнили наряду с подвигами тех, кто воевал внизу, на грозных каменных склонах мрачных хребтов. Он-то и предоставил нам адреса некоторых боевых своих товарищей. Первый, с кем довелось нам увидеться и поговорить, был Вартан Семенович Симонянц, проживающий ныне в Москве.

В те далекие дни ранней осени 1942 года Симонянц, молодой лейтенант авиации, служил во 2-й эскадрилье 8-го отдельного авиаполка. Располагалась эскадрилья на маленьком аэродроме в Абхазии, и командовал ею Петр Брюховецкий, который, по словам многих товарищей, был сам бесстрашным летчиком и отличным товарищем. Этому же он учил других.

— Я знал его еще по Балтийской школе,— вспоминал Вартан Семенович.—Он был командиром отряда, а я у него инструктором летал. Вместе и к перевалам попади. Время трудное было, что и говорить, но Брюховецкий умея развеять грустное настроение шуткой и песней. Сам он, правда, насколько я помню, петь не умел, но любил, а главное — других умел втянуть в песню. Для плохого настроения тогда были основания: одни только сводки Информбюро чего стоили, и Брюховецкий понимал это. Под его влиянием я тогда вступил в партию, так что воевал с немцами, как говорится, по-коммунистически.

Бывало, вернешься из последнего рейса — а делали мы их до девяти, а то и до десяти в день — от усталости с ног валишься, по Брюховецкий подойдет, спросит что-либо так буднично, спокойно, что и самому невольно становится спокойнее. Как бы случайно соберет двух-трех летчиков, кто петь умеет, сядем где-нибудь в тихом месте, он и начинает запевать. Вначале мы слушаем только, но через минуту уже поем либо русскую народную, либо казачью, либо современную для тех дней “Темную ночь...” А ведь и сам он тоже много летал на перевалы и уставал ничуть не меньше нашего...

Мы спросили Вартана Семеновича, помнит ли он случай, о котором рассказал нам Илья Самсонович Титов, а именно тот, когда, уходя от погони, наш ПО-2 зацепился за дерево, перевернулся и упал в снег. И не знает ли он летчика, кто вел тогда этот ПО-2. Вартан Семенович улыбнулся несколько смущенно, двумя ладонями пригладил редеющие свои седые волосы, сказал:

— Очевидно, Илья Самсонович соединил в своей памяти два события в одно. Времени-то много прошло, и он не думал тогда, что сегодня придется вспоминать все точности. Бывало, конечно, что и “фокке-вульфы” гонялись за нами, поскольку отлично знали, что мы безоружны, и гибли наши товарищи. Но в тот раз было совсем не так. Вот я вам сейчас покажу один документик...

Вартан Семенович достал из стола папку, развязал тесемки и начал перебирать лежавшие там листы и фотографии, пока не взял в руки один весьма потертый на сгибах лист с потускневшим машинописным текстом. Прочитал сам и передал нам:

— Познакомьтесь, пожалуйста...

Вот что там было записано:

“Командир звена т. Симопянц за время работы подразделения по обслуживанию частей 46-й армии, действующей в горах, совершил 368 боевых вылетов. За это время оп доставил в горы 43000 килограммов различных военных грузов. Особенное летное искусство, героизм и большевистскую настойчивость проявил командир звена т. Симонянц, выполняя задание командования по вывозке раненых с передней линии фронта. Не считаясь с погодой и трудными горными условиями, где почти всегда не было подходящих площадок для посадки самолетов, т. Симоцянц, благодаря исключительно летному мастерству, вывез 192 раненых бойцов и командиров. Были случаи, когда с площадки Псху т, Симонянц вывозил раненых под непрерывным огнем противника. Командир звена т. Симонянц в составе бригады техников успешно выполнил задание командования по восстановлению и спасению двух самолетов типа СП, потерпевших, аварию на передней линия фронта.

За образцовое выполнение боевых полетов, вывозку раненых и проявленные при этом героизм и отвагу, ходатайствую о награждении командира звена т. Симонянц орденом Красная Звезда.

2-я АЭ, 8-го Отд. авиаполка, капитан (Брюховецкий). 8 января 1943 г.”

— Так что, как видите,— сказал Вартан Семенович, когда листок снова положен в папку,— факт спасения самолетов был, и в основном рассказ Ильи Самсоновича верен, но некоторые детали он запамятовал, а иные взял из других случаев, которых было очень много. Однако давайте по порядку...

Однажды, как обычно, с нашего аэродрома поднялись два маленьких самолета и, развернувшись, взяли курс на Марухскпй перевал. Путь был знаком до мельчайших деталей и потому летчики, сидя в тесных кабинах, лишь изредка посматривали вниз, на проплывающие назад мелкие, поросшие густыми лесами ущелья Абхазского хребта. Первый самолет вел лейтенант Вартан Симонянц, второй вел младший лейтенант Иван Пеньков. Кстати сказать, он тоже жив, и сейчас работает руководителем полетов на аэродроме в городе Воронеже...

Моторы гудели все натужнее, набирая высоту. За спинами обоих летчиков, в узкой щели фюзеляжей лежали мешки с мукой. Струнные потоки воздуха, поднимавшиеся от реки к хребту, помогали моторам, н летчики думали только о том, чтобы на подходе к гребню хребта набрать запас высоты метров в триста-четыреста, потому что сразу за хребтом струйные потоки резко изменят направление, с огромной силой устремившись вниз. Летчики хорошо знали коварную силу этих потоков, способных буквально втягивать самолеты в глубокие воронки ущелий.

Когда до гребня осталось несколько минут полета и летчики уже потянули на себя штурвалы, чтобы начать набор необходимой высоты, они внезапно заметили неподалеку немецкие самолеты. Ясно было, что немцы пока не заметили наших, но, если не снизиться до предела, непременно заметят и тогда почти наверняка — конец, потому что боя наши “извозчики” принимать не могли. Все вооружение их ограничивалось пистолетами “ТТ” — личным оружием летчиков. Подав соответствующий сигнал Пенькову, Спмонянц начал лететь крадучись, “буквально на животе”, как выразился он впоследствии. Гребень хребта перевалили благополучно, но тут же их потянуло вниз с такой неудержимой силой, что скорость снижения была, по определению Вартана Семеновича, не менее десяти метров в сакунду. Другими словами, это было падение, и, пролетев километра полтора, машина Симонянца плюхнулась в глубокий снег. Иван Пеньков упал чуточку дальше и в стороне.

При падении Симонянц ударился коленом так сильно, что чуть не потерял сознание от боли. Выполз кое-как из кабины, насыпав в противогазную сумку муки, ибо не знал, сколько придется пробыть в одиночестве среди бесконечных глубоких снегов. Хорошо, если наши с аэродрома заметили, как они упали, а если нет? До небольшого лесного аэродромчика, оборудованного силами бойцов и инженеров 810-го полка, было отсюда несколько километров. С поврежденной ногой, в условиях почти полной непроходимости нельзя надеяться на скорое избавление от снежного плена.

Насыпая муку, Симонянц крепко выругал себя за то, что с утра сегодня сделал внушение бортмеханикам.— Много дней те не чистили самолет изнутри, и там было немалое количество продуктов: сухарей, кусочков колбасы...

Бортмеханики вычистили и вымыли машину с тщательностью, о которой теперь лейтенант не мог не пожалеть. Перед тем как ползти к аэродрому, Симонянц бегло осмотрел машину. Она зарылась глубоко в снег, но ясно было, что очень серьезных повреждений избежала.

Его продвижение по ущелью не напоминало ни ходьбу, ни ползание, потому что ни того ни другого сделать в снегу невозможно было. Скорее оно походило на барахтание утопающего, который, однако, с непостижимой последовательностью приближался к цели. Он заметил немецкий телефонный провод, тянувшийся неизвестно куда, и в мозгу мелькнула неприятная мысль: а не к врагам ли попаду? Потом, рассудив здраво, решил, что немцев тут не может быть, они гораздо выше и дальше, а провод, скорее всего трофейный и проведен нашими связистами. Какое-то время спустя в стороне увидел приземистое здание, сложенное из камней и грубых бревен. Взял курс на него и, через полтора часа “плавания” открыл туго поддававшуюся тяжелую дверь. Внутри увидел деревянные полки, печь я голыши на ней. Рядом стояла огромная кадушка. Понял, что попал в баню, построенную нашими бойцами. Усмехнулся: голь на выдумку хитра. Проголодавшись, пожевал муки, смачивая ее во рту снегом, полурастопленным в ладонях.

И снова двигался, утопая в сухом снегу, цепляясь за стволы попадавшихся тонких деревьев, за ветви, свисавшие с лесных великанов. Уже под вечер услышал впереди чью-то речь, слов не разобрал и потому сразу спрятался за дерево, достал из-за пазухи пистолет, стал ожидать, осторожно выглядывая. Вскоре показались какие-то странные фигуры в шинелях неопределенного цвета и фасона, у которых во многих местах виднелись огромные дыры, следы костров. Лица темные и заросшие настолько, что их разглядеть казалось немыслимым. На ногах, когда люди поднимали их для очередного шага, виднелись не то сапоги, не то валенки, подвязанные корой, содранной с деревьев. Фигуры, запыхавшись, остановились совсем близко, осмотрелись, и потом один спросил второго:

— Да разве же их тут найдешь?

Симонянц обрадовался: свои! Вышел из-за дерева и чуть не стал жертвой собственной неосмотрительности — первый солдат вскинул винтовку и клацнул затвором. Едва успел крикнуть:

— Не стреляй, свой я!..

— Тьфу ты, дьявол,— произнес боец, опуская винтовку,— предупреждать надо. А то и до греха недалеко...

Теперь идти было легче по протоптанной бойцами тропке, да и спокойнее. Спросил, видели ли они второй самолет.

— Ага,— ответил все тот же боец,— оп в той стороне. Туда тоже пошли ребята, приведут твоего дружка, не бойся. А что вы везли нам?

— Муку на пироги к Новому году,— пошутил Симонянц. Он ведь знал, что у солдат с хлебом плохо дело, не то что с пирогами. Но боец сказал серьезно:

— Да мучица у нас теперь есть, вот как бы начиночки какой, тогда б и пироги можно.

“Что ж,— мелькнуло в голове Симонянца,— можно гордиться нам, хорошо поработали, если не голодают теперь ребята...”

— Далеко еще?

— Подходим,— ответил солдат я показал огромной варежкой вперед. Там, за редеющими деревьями, виднелись полузасыпанные снегом штабные землянки, слева просматривался знакомый аэродром, точнее — посадочная площадка, на которой их сегодня ждали, у входа в одну из землянок стоял часовой и рядом с ним, набросив па плечи шинель внакидку, невысокий человек с простым русским лицом. Симонянц узнал командира полка, вскинул руку для приветствия, но тот остановил:

— Проходи скорее, грейся. С ногой-то что такое? И как это вас угораздило свалиться?..

В землянке было жарко натоплено, вкусно пахло борщом из концентратов, светим хлебом. Почти сразу дверь открылась снова, и в землянку ввалился Иван Пеньков. Командир полка гостеприимно угощал, улыбаясь замерзшим летчикам:

— Пробуйте, дорогие летуны, это то, что вы нам привозите. Вот только выпить, кроме спирта, ничего не могу предложить...

На другой день Симонянц попросил командира полка перетащить машины на аэродром. Тот не возражал и выделил взвод солдат во главе с офицером. Снова пошли, увязая в снегу, к месту падения машин. Пришли, очистили их от снега, отсоединили от фюзеляжа все, что только было возможно и по частям стали переносить. Особенно долго мучились с фюзеляжами, которые трудно было тащить через горные речки.

Для этой цели строили специальные мостики. Огромные усилия затрачивались также, когда надо было разворачивать фюзеляж между деревьями. Солдаты полушутя-полусерьезно говорили:

— Слушай, летчик, на черта тебе эти обломки? Давай бросим.

Лишь на десятые сутки, а не на первые, как помнилось Илье Самсоновичу, эта работа была закончена. Сложив части машин прямо под открытым небом, Симонянц улетел в Сухуми и там доложил Брюховецкому о случившемся.

Обнимая лейтенанта, Брюховецкий радостно твердил:

— Живой ты, Володя, живой! И Иван живой? Вот здорово!

Отодвинув от себя, посмотрел на щетинистые щеки, на покрасневшие от морозов и бессонницы глаза, проговорил грустно:

— А мы уж тут похоронки на вас составили. Сколько дней искали, ждали, а потом все-таки составили. Ну, здорово, что так все закончилось. Давай, Володя, дуй в баню, потом брейся, потом ко мне для подробного доклада и со своими предложениями...

В эскадрилье Вартана Семеновича звали на русский лад — Володей.

Помывшись и побрившись, Симонянц вернулся к Брюховецкому, и вместе они разработали план. Остановились на том, что Симонянц и несколько техников вылетят завтра же на место и там сделают все, что возможно сделать пне мастерских, а потом уже докончат ремонт здесь, и ангаре.

Когда закончили разговор, Симонянц вышел из штабного помещения и встретил друга — Володю Паршикова. После радостных восклицаний и объятий Володя сказал грустно:

— Кабы все возвращались, как ты. А то вот и вчера двое на базу не вернулись. А перед этим еще один гробанулся где-то над Псху...

Симонянц промолчал. Высокое, усеянное серебристыми облачками небо висело над побережьем. Здесь было совсем тепло, и Симонянц расстегнул куртку. Вздохнул, проследил глазами, как облака медленно продвигались к погруженному в синеватую дымку Абхазскому хребту, где, он знал это, и сейчас с воем и свистом несутся восходящие и нисходящие струйные потоки, где колючие метели заволакивают пространство, насквозь простреливаемое минами и пулями, и пошел отдыхать.

Утром он вылетел с двумя “технарями” к своим машинам. Пехотинцы встретили его радостно, как своего, помогли, чем могли, и еще через несколько дней два маленьких самолетика, коротко разбежавшись, взмыли в холодное небо, провожаемые громкими напутственными криками. Война продолжалась...

— А вина я им тогда действительно привез к Новому году,— вспоминает Вартан Семенович.— И если не ошибаюсь, в тот раз летал со мной Володя Паршиков, о котором у нас в эскадрилье совершенно серьезно говорили, что он счастливчик. Ну, посудите сами, не везло ли ему?

Мы уже начали летать на машинах Р-5. Это тоже не боевая машина, а транспортная, но все же лучше ПО-2, более мощная, вмещала в два-три раза больше груза. Как-то летел он по ущелью, и вот неожиданно немецкий истребитель насел на него, зашел в хвост и давай поливать из пулемета. Володя закинул голову назад, чтобы увидеть немца, попытаться разгадать следующий его маневр, но тут пулеметная очередь — и одна пуля прошла по носу и по лицу. Сел залитый кровью, но живой. А ведь не откинь он в тот момент голову назад и лишился бы ее в одно мгновение...

Летали мы тогда вообще очень много. Развернули соревнование, кто больше сделает вылетов в день, кто больше раненых доставит оттуда, а туда — вооружения, продовольствия, боепитания. Я, например, чтоб лишний рейс сделать, поднимался до рассвета и готовил самолет. Еще в темноте взлетал. Пока в горы долетишь, станет светло. Потом вечером прихватишь несколько минут, вот лишний рейс и получается. В месяце тридцать дней, вот тебе и арифметика. Надо сказать, что в соревновании я частенько первое место держал, хотя и другие ребята не отставали, Тот же Володя Паршиков, например. Он и сейчас летает командиром корабля. Живет в городе Ростове-на-Дону.

Вартан Семенович и его товарищи летали по только на Марухский перевал. С переменной интенсивностью бои разгорались и па других перевалах Кавказа — на Клухорском, Наурском, Нарзане... И труженики неба, бесстрашные его рыцари, летели туда, где сильнее всего гремели выстрелы, чтобы помочь товарищам на земле.

В район высокогорного селения Псху они летали, пожалуй, не меньше, чем на Марухский перевал. Вначале там не было посадочной площадки, и потому самолеты появлялись там лишь для того, чтобы сбросить груз, развернуться и уйти, пока немцы не заметили. Но, естественно, наше командование не устраивало подобное положение:

слишком много грузов портилось при ударе о землю, да н не все можно было сбросить. Взрыватели, например, пли динамит. И вскоре близ селения выросла посадочная площадка, такая крохотная, что даже таким самолетам, как ПО-2, еле-еле удавалось сесть.

Теперь для летчиков обстановка усложнилась. Разнообразнее и опаснее стали грузы — взрыватели, гранаты, ракеты. Можно легко представить себе, что получилось бы, если б стали взрываться ракеты. Самолет немедленно превратился бы в пылающий фейерверк, не успел бы и летчик спастись.

Но ребята продолжали опасную свою работу, садились на площадку, выключали двигатели и, пока шла разгрузка, наблюдали за небом. Почти всегда появлялись немецкие самолеты и начинался обстрел. Вартан Семенович вспоминает, что порой из Псху приходилось вылетать лишь после того, как сам летчик не подлатает машину: что-то гвоздиком надо прибить, что-то подклеить, а что-то и просто телефонным кабелем подвязать, который предусмотрительный механик клал где-нибудь в кабине или фюзеляже.

Возил Вартан Семенович и пленных немцев. Надолго запомнилась ему первая такая встреча с врагом. Однажды он получил приказ лететь на Псху, отвезти продукты, а на обратном пути захватить не раненого нашего, как обычно, а пленного немецкого офицера.

Немца привели сразу же, как только закончилась разгрузка. Был он худ и густо оброс рыжеватой щетиной, взгляд подавленно мрачный. Солдаты втиснули его в пространство позади пилотской кабины, связали ему руки и йоги, прикрутили так, что в полете ему невозможно было напасть на пилота. Оглянулся Вартан Семенович, чтоб вблизи увидеть своего пассажира, и ахнул: по грязному, стертому кителю немца цепочками, словно муравьи, ползали вши.

— Да куда же вы его такого сажаете? — крикнул он бойцам.

— Ничего,— засмеялись те,— ты покажи там, на берегу, какие они есть. А то небось многие там и в глаза их не видели.

— Да они ж ко мне в кабину перелезут!

— А ты вези быстрее,— утешали бойцы.

Пришлось взлетать. На аэродроме немца ожидал офицер из контрразведки и комиссар эскадрильи Григорий Моисеевич Любаров. Они поблагодарили Симонянца и увели немца, а машину тут же поставили под дизинфекцию.

— Я и сам после этого недели две дергался: все казалось, что ползают они по мне,— вспоминает Вартан Семенович...

Да, много отваги и мудрой выдержки довелось проявить нашим летчикам в дни и месяцы, опасные для Грузии. Но они защитили эту прекрасную страну и удивительно ли, что многие из них навсегда после этого остались здесь жить. Остался и Петр Александрович Савельев, летчик, о мастерстве которого рассказывал нам Тарасенко — он одно время летал с ним в горах в качестве радиста.

Проживает Петр Александрович сейчас в Тбилиси, работает, если можно применить столь заземленное слово к возвышенной профессии, командиром пассажирского корабля ТУ-104, стало быть, не изменяет конструктору. Те кому доводилось летать на линиях Тбилиси — Москва - Ленинград — Свердловск, наверняка могли видеть этом крепкого еще, пятидесятилетнего летчика с многочисленными орденскими планками, знаком заслуженного пилота гражданского Аэрофлота СССР и значком, означающим, что Савельев не только первоклассный пилот, но и то, что он является первым в стране человеком, налетавшим восемь миллионов километров.

Как часто бывает с людьми, одержимыми одной страстью, Савельев в авиацию попал не сразу же. Словно испытывая его, судьба вначале послала комсомольца Савельева в одно из ленинградских ФЗУ, окончив которое, он два года работал печатником. Но мечта о небе не проходила никогда, и, поняв это, товарищи по работе отправили его как лучшего производственника в Тамбовскую авиашколу. В 1938 году он закончил летное училище, летал на самолетах гражданских, а с первых дней войны стал летчиком военным.

В доме его, не без помощи, вероятно, жены, Марии Александровны, сохранились некоторые интересные документы, в том числе ветхие от времени экземпляры газет за 1941 и 1943 годы. В первой из них, которая называлась “Боевые резервы”, в номере от 13 декабря есть заметка, подписанная пилотом П. Савельевым. Называлась заметка коротко и просто: “Высокая честь”. Вот о чем в ней говорилось сдержанным языком газет военного времени:

“Недавно я получил специальное поручение перебросить из пункта 3 в пункт А ответственный груз. В связи с плохой погодой полет осложнялся, но тщательно подготовившись к рейсу, сделав аэронавигационные расчеты, я в сроки, назначенные командованием, доставил груз к месту назначения. На обратном пути пришлось в вечерней темноте пройти над одним из горных перевалов. Внимательно следя за приборами, бдительно наблюдая за ночными ориентирами, мы благополучно долетели до базового аэродрома. Ответственное задание было выполнено.

Принимая военную присягу, я клянусь не щадить своих сил, крови и жизни для выполнения боевой задачи... На своем самолете я буду помогать Красной Армии нещадно уничтожать немецких оккупантов, всех до единого, пока наша священная советская земля полностью не будет очищена от фашистской нечисти”.

Зима сорок первого года. Горькое и страшное время отступления. Немцы рвутся к вожделенной для них цели — Кавказу, они уже совсем близко от него. Уже накануне падения Крым, но именно туда и летают наши воздушные асы, доставляя сражающимся бойцам продовольствие и воинское снаряжение. Разве не ответственным заданием было прорваться в осажденную Керчь и привезти туда медикаменты и бензин?

Возвращаясь, Петр Александрович пролетел над одним из горных перевалов и не думал в тот час, наверно, что вскоре придется летать ему сюда часто — по реже десяти раз в день, с самого раннего утра и до самого позднего вечера, исключая время полудня, потому что в это время по ущельям, как правило, ложатся туманы. Да, Савельев и его экипаж, состоявший, кроме него, из второго пилота Федора Бросалина, работающего сейчас руководителем полетов в Саратовском аэропорту, механика Владимира Рябченко, а затем и Евгения Тарасенко, немало избороздил воздушных троп над зелеными и белыми громадами Кавказа. Каждый день загружали они свою машину продовольствием и всем, что было необходимо бойцам в горах, получали метеосводку и карту-километровку, на которой были отмечены пункты сброса, и отправлялись в путь. Этот путь ни разу не был легким, потому что летать приходилось, буквально прижимаясь к лесным ущельям. И особенно трудно, как вспоминает Петр Александрович, было, когда получали задание летать к Марухскому перевалу. Здесь наиболее узкое и глубокое ущелье и совсем рядом располагались наши и немцы. Чуть не рассчитаешь — и выскочишь за перевал.

Ежедневные полеты в горы до того стали привычными, что воспринимались летчиками так же просто, как сейчас, должно быть, воспринимается поездка на такси. Двадцать семь самолетов сновали туда и обратно, слегка покачивая крыльями, когда встречались друг с другом. Правда, очень досаждали “рамы”. Ежедневно они тоже вылетали на разведку и на охоту за нашими самолетами, обстреливали их.

— Мне не досталось ни разу, а вот Васю Кучаву однажды потрепали. Слава богу, жив остался и здоров, живем с ним сейчас в одном доме, в Тбилиси, — говорит Петр Александрович...

Полеты в тыл врага командование поручало только самым опытным летчикам, способным не растеряться в любой, даже самой сложной обстановке. Когда надо было отправить туда наших разведчиков или диверсионные группы, первой называлась фамилия Савельева. И сейчас еще жива одна из отважных наших разведчиц К. Н. Абалова, жительница города Грозного, которая вспоминает, что, если надо было лететь, все просились отправить их “счастливым самолетом” Петра Савельева. Правда, в те дни они не знали подлинной фамилии летчика, потому что, как и разведчикам, летчикам, везущим их, давались имена вымышленные.

Мы сидим за столом в уютной квартире Петра Александровича и перебираем давние фотографии. Щедрое южное солнце заливает комнаты, и, кажется, отблеск его ложится не только па наши лица, но и на воспоминания. Давно известно, что по прошествии времени многое из плохого забывается, а то, что остается все-таки в памяти, выглядит не совсем так, как было. Вот почему легкая, чуть грустноватая улыбка почти не покидает Петра Александровича, хотя рассказывает он не о совсем веселых днях. Улыбается временами и Мария Александровна, но у нее несколько иная улыбка: она словно удивляется, что вот ее муж участвовал в таких героических событиях.

А Петр Александрович продолжает вспоминать:

— Не всегда благополучно заканчивались паши поле ты. Вот хотя бы случай с тем же Васей Кучавой, моим со седом нынешним. Летел он как-то с грузом газет. Неподалеку от Геленджика немцы обстреляли его самолет, и тот загорелся. Пришлось садиться в партизанском районе. Газеты достались партизанам, а Вася пешком вернулся домой. Или вот еще случай. Болтыхов Василий летел однажды на Геленджик на своем ПО-2. Два фрица пристроились за ним на “мессершмиттах” и начали поливать из пулеметов. Болтыхов решил провести испытанный маневр — кинулся в ущелье. Однако немцы не отставали, вошли, что называется, в раж. Болтыхов из одного ущелья ныряет в другое, дело для всех нас привычное еще по Маруху, немцы за ним, и один все-таки нашел свою смерть — в скалу врезался, не успев развернуться за Василием. А Василию уже осталось пролететь одно ущелье, и начнется ровное место, где уже не скроешься. Вот и море завиднелось. Болтыхов тянет к берегу, чуть колесами землю не цепляет. Тут немец и резанул его. Все же он посадил самолет. Немец развернулся, пошел к своим, но тут его зенитки паши сняли. Василий погиб, но позже, на Кубани...

Петр Александрович назвал имена тех, кто был неизвестен нам. В частности, и фамилии летчиков, которые летали на перевалы в самые снегопады, — Владимира Ивановича Булгакова, Ивана Васильевича Тарелкина, Дмитрия Тихоновича Тупалова, бывшего заместителя начальника политотдела по комсомолу Закавказской особой авиагруппы, — теперь он работает начальником цеха обслуживания пассажиров в Тбилисском аэропорту. Григория Гогашидзе, летавшего на перевалы очень много. Сейчас он один из лучших работников Тбилисского аэропорта, диспетчер. Память сохранила и других товарищей по боевым дням, хотя и не о каждом сейчас скажешь в точности, где он и кто. Летчики Ф. Н. Пантелеев, Василий Бочаров, Д. М. Кириленко, Виктор Суриков — этот тоже работает диспетчером, как и Гогашпдзе. Тер-Петросян — инженер... Алексей Коврыгин и Николай Томадзе — они и сейчас летают...

Особенно тепло отзывался Петр Александрович о своем боевом отважном летчике Анатолии Федоровиче Вихрове.

— Это настоящий ас, — улыбаясь говорит Савельев. — С первых дней войны он сражался на Западном фронте под Вязьмой, защищал Москву, был постоянным гостем партизан в районе Старой Руссы. Во время одного ночного полета к партизанам получил ранение обеих ног, но все же привел свой самолет на аэродром... В бессознательном состоянии его доставили в госпиталь. Там после излечения врачи вынесли ему “смертный” приговор — запретили летать. И все же он добился от врачей сначала первой уступки — службы в учреждениях тыла, а затем, надежно припрятав медицинскую справку, появился в нашей части. Ему была оказана высокая честь — обеспечивать правительственные полеты во время работы Ялтинской конференции великих держав.

Сейчас живет он в Ленинграде, руководит полетами в аэропорту. Мы часто с ним встречаемся, вспоминаем наши дни боевые. Очень советую и вам встретиться с этим обаятельным человеком,— сказал Петр Александрович.— Ему есть о чем рассказать.

После того как в горах бои закончились, а продовольствия и боеприпасов туда завезено было столько, что потом создавались специальные команды по вывозке их, Петр Савельев и его товарищи снова стали летать в Крым, теперь уже освобождающийся. Задания были все те же: туда — доставка продовольствия, боеприпасов, оттуда — вывозка раненых на Большую землю. В одной из газет, сохранившихся в семейном архиве Савельевых, есть фотография Петра Александровича. Газета называлась “Боец РККА”, портрет и заметка помещены в номере от 29 июня 1943 года.

“Младший лейтенант П. Савельев — мастер ночных полетов в тыл врага. Только за два месяца отважный летчик совершил сорок таких полетов. За самоотверженное выполнение специальных заданий командования и проявленный при этом героизм, тов. Савельев награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды”.

После Кавказа Петр Александрович воевал на многих фронтах. Так он пролетал всю войну и демобилизовался лишь в 1946 году. Стал летчиком Гражданского воздушного флота, то есть вернулся к тому, с чего когда-то начинал. В 1958 году ему доверили первоклассную машину ТУ-104, и с тех пор он летает на ней, совершая иной раз по нескольку дальних полетов в один день.

Вот и сейчас, когда беседа наша подходила к концу, Петр Александрович взглянул на часы и сказал, обращаясь ко всем:

— Ну, мне пора.

Повернувшись к жене, он добавил:

— Скоро вернусь.

У нас сложилось поначалу впечатление, что Петр Александрович идет по какому-нибудь делу к товарищу, который живет рядом, но оказалось, что он спешит на аэродром — через полтора часа вылет в Москву, рейс по расписанию. И, подтянутый, внимательный, надел форменную фуражку одним привычным движением руки. И нам подумалось, что пассажиры должны чувствовать себя очень спокойно, когда корабль ведет такой человек…

Нас, естественно, интересовала история создания авиаполка, в который входила эскадрилья Петра Брюховецкого. В один из дней мы попросили рассказать об этом Вартана Семеновича.

— Я, конечно, тоже могу вспомнить, — с улыбкой сказал оп, нажимая на слово тоже. — Но Григорий Моисеевич, пожалуй, сделает это лучше меня. Ведь он комиссаром у нас был и, насколько помнится мне, участвовал о формировании полка.

Заметив наше удивление, Вартан Семенович снова улыбнулся.

— Живем мы оба в Москве, а несколько лет уже не виделись — работа отнимает все время. Вот сегодня только разыскал его новый адрес и телефон...

Мы тут же созвонились с Григорием Моисеевичем Любаревым, и он пригласил зайти в любое время. Не откладывая посещения, мы отправились па юго-запад столицы, в один из новых микрорайонов, и там в маленькой квартире встретил нас невысокого роста седой человек с усталым лицом. Болезнь сердца — о ней мы услышали от Вартана Семеновича — сильно подкосила когда-то неутомимую энергию бывшего комиссара, но, как мы тут же убедились, не сделала его равнодушным ни к прошлому, ни к настоящему, ни к будущему. Три инфаркта перенес этот нестарый еще человек, врачи запретили ему выходить даже из квартиры. По глубокому его дыханию можно было догадаться о том, как нелегко ему предаваться воспоминаниям тех тяжелых дней и лет...

— Если говорить об истории полка,— начал свой разговор Григорий Моисеевич,— то следует вспомнить горькие дни нашего отступления и до Ростова и дальше, на Кубань. В той трудной обстановке, в какой оказался Северо-Кавказский фронт, наше командование прилагало все силы для восстановления порядка и боеспособности как на фронте в целом, так и в отдельных частях. Неся огромные потери в технике и людях, мы откатывались псе Дальше на юг, и вот в таких условиях на территории Краснодарского края была создана авиагруппа, в которую я был назначен редактором многотиражки. Создавалась эта группа на базе Ростовского управления Гражданского воздушного флота и командовал ею начальник этого управления Хальнов.

Отступая дальше, мы находились в различных местах, пока не осели, в буквальном для авиации смысле, в Тбилиси. Вскоре туда прилетел бригадный комиссар Антонов. заместитель начальника главного управления Гражданского воздушного флота маршала Астахова. Он непосредственно занялся формированием 8-го Отдельного авиаполка. Происходило это в 1942 году.

Полк был составлен из ростовчан, тех, кто воевали на Кубани, п из тбилисцев. Командование полком поручили Чачапидзе, комиссаром у него был Пруидзе. Многих из нас, отступавших с Кубани, направили в другие части. Меня, например, Антонов хотел отправить в Куйбышев, чтобы я занялся там редактированием многотиражки Гражданского воздушного флота...

Но Любарову хотелось воевать с врагом непосредственно, и потому он решился зайти к Антонову с просьбой оставить его в полку. Характер у заместителя маршала Астахова был нелегкий. Любаров знал, что он не любит изменять собственные решения, но тем не менее решил просить оставить его в полку в любой должности.

Трудно сказать, чем закончился бы их разговор, если б в кабинете Антонова не находился замполит полковник Иван Поюряев, человек, имевший определенной влияние на Антонова. Григория Моисеевича назначили комиссаром в эскадрилью Брюховецкого.

С той поры он и сам непосредственно участвовал в создании полка, и вспоминает теперь, что состоял полк из пяти Отдельных эскадрилий, находившихся по существу на положении полков. У каждой из них был свой собственный тыл, командиры эскадрилий имели право принимать самостоятельные решения и часто получали задания тоже самостоятельно.

С Петром Брюховецким Григорий Моисеевич был хорошо знаком с Кубани, знал его как прекрасного летчика и коммуниста, и потому назначение к нему воспринял радостно. Брюховецкий встретил Любарова так, словно назначение его к нему было делом само собой разумеющимся. Достал списки личного состава эскадрильи, протянул через стол, сказал:

— Познакомься. Люди есть, а матчасти нет.

— Я слышал,— осторожно сказал Любаров,— что нам будет поручено самим находить эту самую матчасть.

— Да. На этот счет в штабе говорят недвусмысленно. Дадим, дескать, вам документы на чрезвычайные права. Где только найдете машины, там и забирайте. Можно и с людьми вместе...

Немцы уже подходили к предгорьям Северного Кавказа. Медлить было нельзя, и потому личный состав эскадрильи, и в частности Любаров с Брюховецким, развили в те дни активную деятельность, результатом которой явились 40 разнотипных старых машин. Многие из этих машин уже были списаны по мирному времени, иные дожидались своей очереди на списание, и потому на них давно никто не летал. Все их спешно ремонтировали подручными способами и потом проверяли годность единственным способом: разгоняли и взлетали. Если машина при этом не рассыпалась в воздухе,— значит, годится. В тот день, когда сорок машин были собраны и проверены, эскадрилья получила назначение в Абхазию с заданием обслуживать 46-ю армию.

Летчики, летавшие на перевалы,— с ними часто летая и комиссар — видели сверху, как торопливо двигались туда войска. Опережая их, они понимали, какие трудности ждут их там, у хребтов. Ведь войска шли в летнем обмундировании, а здесь, куда уже подходили немцы, стояла настоящая зима.

Работа летчиков началась с того, что они возили в горы сено для ишаков транспортных рот. Догоняли войска и, отыскав глазами такую роту, сбрасывали тюки где-нибудь совсем рядом. Бойцы потом смеялись, рассказывая, что ишаки так привыкли к самолетам, привозящим им пищу, что, проголодавшись, задирали морды к небу и оглашали ущелье печальными криками.

Вскоре, однако, пришлось подумать и о продуктах для самих бойцов. Тут дело усложнилось. Тюк сена если и разобьется при падении, то ничего страшного не произойдет: клочья его собрать не так уж сложно. А как быть с мешками муки? Или со стеклянными баллонами водки, которую при подходе к перевалам командование распорядилось выдавать бойцам. Думали над этим недолго. Кто-то из летчиков предложил простой план: сбрасывать надо не полные мешки, а насыпанные на одну треть. При ударе о землю такой мешок оставался целым, лишь часть муки, пробиваясь сквозь ячейки мешковины, вспыхивала белым облачком, медленно оседая на ближайших камнях. Водку стали перевозить в автомобильных камерах, заполняя их наполовину, а то и меньше. Сброшенная сверху, камера начинала кружиться под действием циркуляции жидкости и, падая на землю, получала достаточную амортизацию, чтобы не прорваться. По такому же методу придумали и способы доставки других продуктов, а потом и боеприпасов. И сбрасывали до тех пор, пока в разных местах не были построены посадочные площадки.

Но когда в ущельях были построены взлетно-посадочные площадки, начались новые сложности. Как уже известно, большинство личного состава эскадрильи было из ростовчан, людей, которые до того не летали в горах, а тем более не садились там и не взлетали. Обучались в ходе боевых действий.

Туда возили военные и продовольственные грузы, оттуда вывозили раненых и одновременно много орехов я прочих лесных продуктов, которыми в изобилии снабжали летчиков местные жители.

На месте дислокации у летчиков были неплохие бытовые условия. Размещались они на квартирах у местных жителей и так с ними сдружились, что часто являлись как бы членами их семей. Питание было хорошее, фруктов — цитрусовых и винограда — тоже достаточно. Витаминов хватало, говорит Григорий Моисеевич. В теплую погоду, правда, почти все летчики спали у своих машин, ежеминутно готовые к полету,

Исключительно опасными и ответственными были полеты наших летчиков в тыл врага — к партизанам Крыма. Туда доставляли боеприпасы, а оттуда вывозили раненых и больных. К партизанам всегда надо было летать только ночью, ориентируясь на костры, из которых слагались определенные геометрические фигуры, каждый раз новые, чтобы немцы не смогли устроить ложные посадочные площадки.

— Нелегко приходилось нашим летчикам, — говорит Григорий Моисеевич,— Здоровья они потеряли в горах очень много.

Григорий Моисеевич провоевал на Кавказе до конца обороны перевалов, а в 1943 году его отозвали в Москву и вскоре назначили политработником на Крайний Север, на линию Воркута — Дудинка. После войны работал в аэропорту Быково, в Москве, а затем стал журналистом. Сейчас он — персональный пенсионер, но, хотя и очень болея, не бросает общественной работы, которая всегда была смыслом его жизни.

Мы стремились воспользоваться советом Савельева и собирались выехать в Ленинград, чтобы встретиться с Вихровым. Но он сам прилетел в Карачаево-Черкесию на открытие памятника защитникам перевалов Кавказа.

И здесь мы впервые встретились с Анатолием Федоровичем Вихровым и вторично с Петром Александровичем Савельевым.

А. Ф. Вихров — высокий, стройный, подтянутый, с завидной поенной выправкой. На летнем кителе в три ряда широкие орденские планки. Выглядит Анатолий Федорович молодо, хотя чуть тронутые белизной виски выдают его возраст.

Он до мельчайших деталей помнит события на перевалах. Подробно рассказывает о своих небесных побратимах П. Кванчуке, Н. Ляпине, В. С. Симонянце. О себе же говорит неохотно. И все же под воздействием и при участии Савельева он поведал нам историю лишь одного из четырехсот полетов над перевалами.

— Однажды представитель Ставки Верховного главнокомандования поручил моему экипажу особо тяжелое и важное разведывательное заданно. Мы выполняли его на самолете Р-5 вместе с бортмехаником Степаном Шандрыгиным.

— Сергеем,— поправил Савельев.

— Да, ты прав, Сергеем. Мы должны были на бреющем полете пройти над перевалами Марухский, Адзапш, Анчха, Чмахара и сделать визуальное определение — чьи там находятся войска, так как связь в это время отсутствовала. Нам выдали на этот раз парашюты, автоматы, ящики с патронами и гранаты. Нам было приказано: если подобьют — выброситься на парашютах и пробираться к своим войскам. Перевалы Кавказа я знал хорошо, так как летал там с 1938 года и до самого начала войны. И вот вышли на перевал Чмахара. С бреющего полета определили — там находятся фашисты. Они были захвачены врасплох. Пока они собрались открывать огонь, мы сбросили несколько десятков гранат — и скрылись в глубоком ущелье. Взяли курс на перевал Анчха...

Анатолий Федорович на мгновение умолк, посмотрел на Савельева и, как бы ободрившись ответным взглядом Соевого друга, продолжал:

— Здесь было другое. Немецкие егеря неожиданно встретили нас таким дружным и сильным огнем, что даже на бреющем полете проскочить было невозможно. Стреляли с гор, с ущелий, стреляли из всех видов оружия. Трассирующие пули, словно огненная цепочка, приближались к самолету. И вдруг — резкий рывок и... взрыв... Штурвал рванулся из рук. Самолет бросило вверх, и едкий дым полез в кабину. Запахло бензином. Я успел заметить, что стрелка, определяющая температуру воды, поползла вверх к 90°, а затем мгновенно упала до начала шкалы. Все ясно — нет воды, а значит, нет мотора.

Чтобы не вспыхнул где-то льющийся бензин, выключаю мотор совсем. На какое-то мгновение стало тихо, будто мы попали в безвоздушное пространство. Душит гарь, И снова разрывы у бортов, вокруг свистят пули. Кричу:

— Сергей, жив?

— Жив.

— Не прыгай, уйдем без мотора.

— Понял.

Резким рывком бросаю самолет в облака и тут же меняю курс к солнечной стороне. На восходящем потоке самолет идет без мотора. От немцев скрылись за горой.

— Только бы дотянуть до селения Псху,— не напрягая голоса, говорю Сергею. Он хорошо слышит меня:

— Но как ты там сядешь?

— Надо сесть,— ответил я как можно спокойнее, хотя сам очень сомневался. Я не раз садился в Псху на крошечном аэродроме. Но тогда был самолет ПО-2, а сейчас Р-5, к тому же без мотора.

“Посажу ли”,— мысленно спрашиваю сам себя. И смотрю вниз. Проплывают горы, лес, ущелья, пропасти.

“Надо, надо, надо...”— сверлит мысль в голове.

На восходящем потоке без мотора самолет прошел пятнадцать километров. И вот — наш спаситель — крохотный пятачок. Псху. Сели точно: от начала площадки в обрез и до конца площадки перед самым обрывом. Целуемся. Сергей от радости душит меня:

— Молодец, Толя!!!

К нам подбегают наши бойцы. Обнимают и целуют нас. Осматриваем самолет: снаряд попал в маслобак, пробиты передний бензобак, радиатор, шасси, винт, на плоскостях — строки дыр от пуль...

Встречаемся с начальником войск Санчарского направления полковником И. И. Пияшевым. Докладываем подробно о результатах разведки. Он сердечно поблагодарил нас за ценные сведения и представил меня к ордену Боевого Красного Знамени, Шандрыгина — к ордену Красной Звезды. Затем мы с Сергеем начали рассуждать: как добраться к Сухуми? Масло в картере мотора есть на 40 минут, значит, потеря маслобака не страшна. Винт хотя я пробит, но еще крепкий. Работать будет хотя и при большой тряске. Бензобак переключили на задний, фюзеляжный. Но в радиаторе дыра насквозь. Запаиваем ее с двух сторон — циркуляция воды будет. Ведь мотору отработать надо 20 минут. Запустили мотор. Страшно трясет. Оторвались от земли над самым обрывом Бзыби. Самолет поплыл по ущелью, набирая высоту. Внизу — перевал Доу. Впереди — Сухуми...

<< Назад  Далее >>

© KTMZ, 2002-2003 - подготовка и дизайн Размещение рекламы Наши баннеры и кнопки Последние изменения 21.07.2003